— Мы не хотели выдавать себя, — промямлил невезучий мафиози.
— Мозгов работу вы выдавать не хотели! — взорвался Лю и замер, обдумывая, чего это он сейчас такое сказал. Неожиданно на ум дряхлому старику пришла не менее дряхлая зеленая обезьяна из одного ненаучно-фантастического фильма, получившего всемирную известность.
Сравнение высокопоставленному члену триады неожиданно понравилось. Помнится враги того существа надолго его не пережили. — Ибо нет их у вас, похоже! Печально это… Потом, когда после звонка, поднявшего меня среди ночи, вы все-таки реквизировали у одного из наших друзей катер и нашли все таки то корыто, но к тому времени там уже не было никого живого. — добрый отеческий взгляд старого Лю, повидавшего на свое веку много такого от чего обычного обывателя вырвало бы желчью и отправило в спасительное беспамятство ласково улыбнулся проштрафившемуся подчиненному. — Плохо… К счастью она сама вернулась в отель, вместе с новой подружкой. И та, проявив мало ожидаемые от монашки вообще и женщины в частности навыки, первым делом выкорчевала свежеустановленную систему наблюдения.
Задумчиво отхлебнув уже начинающего остывать чая из своей любимой чашки, Лю загадочно прищурился, смотря куда-то сквозь нерадивого собеседника, которого он непременно накажет, но немного позже… ведь спешка в таком ответственном деле только портит слуг и рождает ненависть.
Президентский люкс отеля «Морская жемчужина», когда-то давно видавшего другие времена, но все ещё не растративший покрытый патиной лоск элитного заведения, за каким-то дьяволом открытого в этом рассаднике порока и беззакония.
Раскинувшееся на бежевом шёлке простыней женское тело эбеновыми изгибами бросающее вызов мистическому совершенству античных богинь мерно вздымало в неглубоком тревожном дыхании идеальные холмы персей, бесстыдно угрожающие небу сосками. Вырубленные из самой тьмы, вытопленные из зеркала ночи линии тела и контуры лица принадлежащие скорее богине чем живому существу. Беспорядочно раскинутые по подушке волны волос и задорно выглядывающий сквозь локоны кончик уха, больше похожий на лепесток редчайшей чёрной лилии, предлагающей чужому взору свою неземную красоту лишь только при свете луны в тишине ночи.
И если бы находящаяся рядом девушка была отравлена мёдом поэзии, то несомненно в ее разуме при виде раскинувшейся перед ней картины рождались бы строки достойные пера самого Шекспира.
Впрочем, стихосложение не относилось к талантам нервно меряющей шагами пространство номера сестры Анны. Совсем не относилось. Так уж было соткано нитями слепых Норн, что «белокурая бестия» германо-испанского производства, не верящая ни в черта ни в бога, виртуозно обращалась практически с любым огнестрельным оружием, великолепно водила лёгкий штурмовик, а при случае и лёгкий реактивный самолёт, но вот со стихами и уж тем более с классической литературой у нее было очень плохо. Впрочем будь это даже не так, именно в этот момент монашка была охвачена ужасом и паникой, которые обычно уж совсем не сочетаются со взмахами тончайших крылышек робкого мотылька поэтического дара.
Ещё раз подойдя к безвольно раскинувшейся на гигантской кровати Инельде, сестра Анна лёгким прикосновением яремной вене проверила пульс и бросив ещё один взгляд на кажущееся таким невинным лицо, тихо чертыхнулась. Ведь бархат губ был полон мрака, насыщенного мрака преисподней… испуг охвативший монашку был бы непонятен любому существу которое не видело вот эту самую, наполненную чувственным призывом и негой полуулыбку, чуть приоткрытые губы с мерцающим в глубине белоснежным жемчугом… улыбку с которой кружащаяся в кровавом вихре дева расчленяла, резала, вырывала… Отшатнувшаяся от кровати монашка забилась в кашле, стараясь вытравить из своего разума воспоминания. Ее желудок был пуст, а на утренний звонок консьержа с предложением завтрака сестра даже чересчур поспешно ответила отказом не далее как десять минут назад.
— Что же ты за тварь то такая? — едва слышно пробормотала себе под нос невеста Господа, неосознанным движением вынимая из потайной кобуры пистолет и вновь убирая его обратно. Девушка, в чьей крови сейчас бушевали последствия выпитых накануне коктейлей, лет эдак сто назад вполне сошедших бы за какую-то извращённую отраву, находилась в сильно неадекватном состоянии, называемом одним коротким словом «растерянность». Она, познавшая самые тёмные грани человеческой натуры, считала себя достаточно подготовленной к любым жизненным ситуациям и имела бы представление, как в них реагировать. И неважно, какой переплёт подбросила бы судьба: жадные лапы работорговцев, холодный скальпель охотников за органами, рушащееся бомбовым дождём небо, в котором парили героические разносчики демократии… Все это было знакомо. И, хотя бы в теории, убиваемо верными свинцовыми пулями.
В отличии от роскошного чернокожего тела разметавшегося на кровати в паре шагов, Сестра Анна была примерно столь же религиозна, как и представители имеющейся в городе русской мафии, воспитанные в зловещем атеистическом СССР и прошедшие службу в его же армии, а потому к своей рясе относилась сугубо как к униформе. А молитвы считала особо изощрённой в своей нелепости вариацией устава.
Если бы для членства в банде, а обитатели монастыря были по сути своей именно преступной группировкой, следовало бы носить на груди пентаграмму, одевать на голое тело кожаный садо-мазохистский прикид и медитировать на статую чёрного козла, девушка без колебаний бы пошла и на такое ибо в высшие и низшие силы не верила принципиально. До недавнего времени, заставившего ее приступить к очень серьёзному обдумыванию своей жизни и возможного ее продолжения после того, как захлопнется крышка гроба.